Мне почудилось движение с ее стороны, прерванное в самом начале: хотела прикоснуться, что ли, но вовремя остановилась.

– Он не наркоман. Это я его…

– Травкой? Ненадежно.

– Нет. Травку – я сама… немного. А ему теперь сутки спать. Пожалуйста, больше не перебивай. На чем я?.. Да. И он тоже переживал. Наверное, мы быстро восстановили бы с ним… во всяком случае, я ему пообещала. Но случилась беда – он попал в катастрофу, долго пробыл в больнице. Был тяжел, к нему даже не пускали – я пыталась. И вот совсем недавно, перед твоим… возникновением он позвонил. И говорил, что заново родился на свет, что не может вновь найти себя и что только я, близость со мной может ему помочь: он ведь потерял в катастрофе всех – только отец выжил, но он сразу после клиники уехал куда-то на юг – долечиваться, а Павел не захотел, я ему была нужнее – так он говорил…

– Павел – это вот этот?

– Да… Паша Долинский. То есть… Ну, я ведь уже сказала. И я ему пообещала, дала слово, что все будет как раньше, даже лучше. А потом появился ты. Дальше – сам знаешь. Его для меня как бы не стало…

– Вот кто тебе звонил.

– Да. Я избегала… Уже не могла и подумать. Хотя монашкой никогда не была, но вот… Думала, он поймет, объясняла ему, что жизнь повернулась иначе. И он, правда, на пару дней умолк. А вот сегодня… появился неожиданно. Там, на съезде. Просил хотя бы поговорить – мол, вопрос жизни для него, я-де обещала, как только окажемся вместе – все вернется, а ты – так, случайность, забуду тебя быстро… Ну, что все вы в таких случаях говорите, когда неймется.

– И ты, значит…

Она кивнула, не отводя глаз:

– Но я ведь обещала – пусть и раньше. И потом – на какие-то секунды поверила, что это для него действительно – жизнь или смерть. Ради жизни другого можно ведь на многое пойти. Он и с собой собирался покончить, и говорил, что меня убьет… Поверила. А потом…

– Потом – сам вижу, – сказал я невесело, но такой горячей обиды, что была несколько минут назад, не ощутил более.

– Еще не видишь. И сама я увидела до конца только здесь. Да, здесь, на этом диване, с ним, во время всего на свете – только, пожалуйста, не рисуй себе картин, это ведь бессмысленно, все равно – было…

– Что же ты увидела до конца только здесь?

– Но я ведь уже сказала тебе в самом начале: это не он. На самом деле не Павел. Хорошая копия, но не мастерская все-таки. Там, когда встретились, и потом, пока ехали, разговаривали, мне мерещилось – что-то не так. Но, сам понимаешь, после такой беды, после больницы, где его, как говорится, из кусочков собирали, и его, и отца его…

– Стой. Долинский?

– Ну, конечно же. То есть… Отец Павла точно был Долинский, разумеется. Но если этот – подделка, самозванец, то кто его отец, я просто не знаю. Тоже самозванец? Ох, я уже больше ничего не соображаю…

– Ты что – раньше с отцом не встречалась?

– Ну видала, конечно… Он вообще-то очень редко показывался на людях. Даже до катастрофы. Помню только, что он говорил, что никогда и ни к кому не собирается идти в советники, говорил, что для этого надо обладать двумя «Х»: хитростью и холуйством, а у него таких талантов нет.

– Именно так и говорил?

– Мне кажется, почти буквально.

– Так-так. Постой-постой. А твоя покойная мама его знала?

– Когда-то с ним работала. Понимаешь, в этом-то дело: после больницы он наотрез отказался принять ее даже на пять минут, хотя повод был серьезным. После этого наши друзья запретили ей…

– Стоп, стоп. Значит, если бы она появилась, допустим, на съезде и увидела бы Долинского, она смогла бы сказать – он это или не он?

– Я уверена, что смогла бы. Ну конечно.

– Прекрасно. А сын, значит, грозился тебя убить. А меня?

– Тебя? – переспросила Наташа как-то растерянно. – Нет, не помню… Точно: нет.

– Но обо мне он знает? В смысле – кто я, откуда, чем занимаюсь, как выгляжу?

– Д-да. Знает.

– Ты ему меня показала?

– Нет. Он сам тебя увидел.

– Значит, знал. Еще один вопрос – и начнем собираться. Почему ты мне позвонила? Если ты его усыпила – могла ведь спокойно одеться, выйти, сесть в его машину; водить ты умеешь…

Этого я, правда, не знал, но сказал весьма утвердительным тоном. Она лишь кивнула:

– Умею. А не позвонила по той причине, по которой и его усыпила, когда… когда уверилась, что это не настоящий. Сперва хотела просто разобраться – а может, мне все это просто мерещится, и его усыпила только, чтобы не мешал.

– Стала разбираться?

– Да. Вот, взгляни.

Из кармана халатика, в который она куталась, теперь уже, наверное, озябнув, Наташа достала странную, на первый взгляд, узкую пластиковую карточку, на которой вроде бы ничего не было: ни надписей, ни изображений – просто синее пространство. Такие карточки были мне знакомы. Оставалось только присвистнуть, что я и сделал – впрочем, мысленно.

Ясно. Впрочем – не совсем.

– Скажи: откуда ты знаешь, что это такое?

Она пожала плечами:

– Даже и не помню. Может быть, от Блехина? Наверное, от него, от кого же еще.

– Хорошо, – сказал я. – В свете, как говорится, вновь открывшихся данных, признаю, что обратилась ты ко мне правильно. Что же, будем разбираться. Я сейчас позвоню, а ты собирайся, приедут люди – и мы отправимся по домам.

– Вит…

Я покачал головой.

– Ни о чем сейчас, Наташа, не будем: не время. Потом.

Она, однако, уже по тону наверняка почувствовала: ничего не произойдет, никуда я от нее не денусь. Да я и сам так думал.

– Собирайся, – повторил я. Она послушно сбросила халат, начала одеваться. Я постарался в эти секунды не смотреть в ее сторону. Лишь спросил:

– Где его амуниция?

– В той комнате.

Прежде чем звонить, я обыскал одежду спящего; ничего интересного не нашел, кроме маленькой, плотно закрытой коробочки, содержавшей, как оказалось, две ампулы без маркировки. Мне приходилось встречаться с такими. Коробочку я сунул себе в карман. В соседней комнате, в шкафу – никаких сенсаций. Было немало всяких шмоток, но по делу – ни вещицы. Вернулся. Наталья все еще одевалась. Сумка и одежка ее были те самые, что она взяла из дому, когда мы ехали к покойному дипломату.

– Освежилась, – сказала она кратко. – Тут есть ванная.

– Видел уже. Постой, а это что там стоит?

Я увидел это, когда Наташа отодвинула свою сумку. Футляр характерных очертаний.

– Это? Его скрипка, – сказала она. – Он ведь скрипач – разве я не сказала? То есть тот, который… Этот тоже говорил, что переживает оттого, что руки после аварии какие-то не те, и много времени пройдет…